Людовик XV и его эпоха 1727 — 1729 (Александр Дюма Глава -3)

Глава 2. 1724 — 1727

Читать книгу с самого начала ...

Глава 3. 1727 — 1729  Флерк, государственный министр. — Общее спокойствие в Европе. — Кончина некоторых лиц. — Герцог Вандомский, великий приор, — Вольтер и де Роган-Шабо.

Флерк, государственный министр. — Общее спокойствие в Европе. — Кончина некоторых лиц. — Герцог Вандомский, великий приор, — Вольтер и де Роган-Шабо. — Доктор Иэец.

Кардинал Мазарин, умирая, дал Людовику XIV совет никого не назначать более первым министром Франции. Флери, без сомнения, разделял мнение Мазарина, ибо хотя ему очень было легко занять место герцога Орлеанского, умершего, как нам уже известно, в 1723 году, но он от этого отказался и довольствовался правом присутствовать в королевском Совете и титулом государственного министра.

Со времени вступления Флери в должность государственного министра для Франции и даже для всей Европы начинается период мира и спокойствия. Историки и летописцы, за недостатком других, более интересных фактов, начинают тогда вносить в свои записки ряд событий, не имеющих особенной важности, каковы, например, землетрясение в Палермо, пожар в Фонтенблоском лесу, северное сияние в Париже, моровая язва в Константинополе. Затем следует перечень умерших: герцогиня Орлеанская, урожденная принцесса Баден-Баденская, умирает от родов на двадцать первом году жизни; София-Доротея, единственная дочь Георгия-Вильгельма, герцога Брауншвейг-Цельского, королева английская, умирает в Ахенском замке; Франциск Фарнез, герцог Пармский, умирает бездетным, имея от роду сорок девять лет; ему наследует его родной брат; Людовик-Арман Бурбонский, принц Конти, о котором мы не раз говорили, умирает во цвете лет, на тридцать первом году жизни; наконец, герцог Вандомский, великий приор Франции, умирает семидесяти одного года.

Скажем несколько слов об этом герцоге, в лице которого прекращался род Цесаря Вандомского, побочного сына Генриха IV и Габриели д'Естре.

Великий приор был братом того известного в свое время герцога Вандомского, который имел обыкновение обращаться к своим врагам всегда лицом, а к своим друзьям — спиною. Первую свою кампанию он сделал в Кандию против турок под начальством своего дяди — того героя регентства Анны Австрийской, того базарного короля времен Фронды, который бежал из Венсеннской тюрьмы только для того, чтобы предпринять бесполезную экспедицию в Жигелли и умереть потом столь таинственным образом в Кандии.

Великому приору было только семнадцать лет, когда он возвратился из этого похода. Впоследствии он отличился в войне против голландцев, был ранен в Массальском сражении и в 1693 году произведен в генерал-лейтенанты. Он служил вместе со своим братом, иногда и под его начальством, но только до 1705 года, был храбрее его на поле брани и усерднее его исполнял все обязанности по службе. По милости одной дамы он не мог участвовать в сражении при Кассано, за что и лишился благорасположения к себе короля. Тогда он уехал в Рим и провел несколько лет в путешествиях. Король, рассердившись на такую беспечность своего подданного, угрожал ему лишением права получать доходы с церковных имуществ, но приор сам отказался от них и довольствовался только пенсионом. Взятый австрийцами в плен во время проезда через Гризон, он не ранее как в 1712 году возвратился во Францию, то есть в тот самый год, когда брат его умер в Виньяросе, в Испании. После этой кончины великий приор остался последним в роде Вандомов, ибо брат его, известнейший в то время человек, никогда не хотел заботиться о продолжении своего рода. Что же касается приора, то он еще с детства своего вступил в Мальтийский орден и, следовательно, не мог иметь детей. В 1715 году он был сделан генералиссимусом своего ордена, с тем чтобы идти на защиту Мальты, которую турки намеревались осадить. Великий приор отправился в путь, но напрасно: Мальта не была осаждена. Он возвратился во Францию, где тихо и мирно оканчивал дни свои в уединении. Он жил в кругу ученых и литераторов. Шолье и Лафар были ежедневными его гостями, Вольтер и другие литературные знаменитости того времени также часто посещали его.

Великий приор умер среди своих друзей 24 января 1727 года.

Так как мы упомянули сейчас о Вольтере, то скажем, почему он выехал из Франции и отправился путешествовать по Англии.

Вольтер был в весьма дружеских отношениях с великим приором, с герцогом Сюлли и с принцем Конти.

Обедая однажды у герцога Сюлли, он имел с де Роганом-Шабо ссору, которая вынудила его уехать из Франции.

Де Роган в разговоре между прочим выразил о чем-то свое мнение, которое Вольтер, по свойственной ему вольности во всем, опровергнул. Удивившись такому противоречию со стороны человека, которого он вовсе не знал и который казался ему не принадлежащим к его кругу, де Роган спросил с видом гордости и презрения:

— Кто был этот молодой человек, который говорит так громко?

— Молодой человек, про которого вы спрашиваете, — отвечал поэт, — считается первым по своему имени, между тем как вы по вашему — последним.

Тем дело и кончилось.

Но спустя восемь дней, когда Вольтер опять был на обеде у герцога, ему пришли сказать, что кто-то желает поговорить с ним внизу об одном весьма важном деле. Вольтер спустился вниз и вышел на крыльцо. У крыльца действительно он увидел карету, портьера и подножки которой были открыты. В то время как он садился в карету, сидевший в ней человек схватил его за ворот и не выпускал его из своих рук, между тем как другой стал бить его палкой по спине.

Де Роган-Шабо, находившийся в четырех шагах от кареты, закричал своим людям:

— Эй вы, не забывайте, что это Вольтер!.. Не бейте его по голове… Из нее может еще выйти кое-что хорошее!..

Оскорбление, наносимое Вольтеру, продолжалось до тех пор, пока де Роган не сказал:

— Довольно!

Поэт вне себя от гнева возвратился к Сюлли и стал просить его помочь ему отомстить за оскорбление, которое относилось также и к самому герцогу, так как Вольтер был его гостем в то время, как был позван вниз, но Сюлли отказался исполнить просьбу оскорбленного стихотворца. Вольтер за это отомстил ему тем, что вычеркнул в своей «Генриаде» имя его деда.

Принц Конти, узнав об этом происшествии, случившемся в 1725 году, выразился так:

— Эти палочные удары даны были худо, а получены хорошо! Однако Вольтер решил во что бы то ни стало отомстить за себя. Он заперся в своем кабинете, не выходил из дома три месяца и в продолжение этого времени учился постоянно фехтованию и английскому языку: фехтованию — для того, чтобы драться на дуэли с де Роганом, а английскому языку — чтобы жить после дуэли в Англии. Вольтер, без всякого сомнения, надеялся победить своего врага.

По прошествии трех месяцев поэт послал де Рогану-Шабо письмо, в котором вызывал его на дуэль, и притом в таких выражениях, которые не позволяли последнему от нее отказаться. Поединок был назначен, и секунданты назначили уже день, в который он должен был произойти: в этот промежуток времени родственники де Рогана прибегали несколько раз к герцогу Бурбонскому, бывшему тогда регентом, с просьбой об аресте Вольтера, на что герцог сначала не соглашался, но когда они показали ему четверостишие, написанное собственной рукой Вольтера, в котором он нападал на герцога и объяснялся в любви к маркизе При, то герцог приказал его арестовать. Вольтер вторично был отправлен в Венсенн, где пробыл шесть месяцев.

В день своего освобождения он получил приказание выехать из Франции.

По выезде Вольтера из Франции в театре сделалось такое же затишье, как и в политике, — такой же недостаток, как и в событиях.

Поэтому парижское общество, за неимением других, более интересных событий, было весьма заинтересовано двумя случаями, происшедшими один в Париже, другой в Вильер-Котере.

Начнем с Парижа — старшему в семье и почету больше.

Доктор Изец, ректор медицинского факультета, получил записку, в которой его приглашали приехать к шести часам вечера на улицу По де Фер, близ Люксембурга. Приехав на эту улицу, он увидел посреди нее человека, который сделал ему знак, что это он именно его ожидает. Доктор вышел из кареты и последовал за незнакомцем, который прошел с ним не более десяти шагов от того места, где остановилась карета, и постучался в дверь дома, которую тотчас же отворили. Незнакомец сделал доктору знак войти первым. Доктор послушался, но лишь только он переступил порог, как дверь вслед за ним затворилась. Доктор искал своего проводника, но его проводник остался за дверью. Такой странный прием несколько удивил Изеца. Почти тотчас же, как дверь затворилась, вышел швейцар и сказал ему:

— Войдите, сударь, вас ожидают в первом этаже.

Изец поднялся по лестнице. Взойдя в первый этаж, он увидел перед собой дверь, отворил ее и вошел в переднюю, всю обтянутую какой-то белой материей. Не успел он еще опомниться после удивления, причиненного ему такой странной драпировкой, как находившийся в этой комнате лакей, одетый также в белое, с белой напудренной головой, с белым мешком и двумя салфетками в руке, подошел к нему и сказал, чтобы он позволил почистить себе сапоги. Изец отвечал, что это совершенно бесполезно, потому что он только что вышел из экипажа и не имел времени запачкать себе ноги. Однако слуга, не принимая во внимание такой отговорки и отвечая, что в доме, в который он вошел, вообще любят чистоту и опрятность, стал на одно колено перед доктором и принялся чистить его сапоги, после чего отворил дверь и ввел доктора в комнату, так же, как и передняя, обтянутую чем-то белым. Другой лакей, одетый и напудренный так же, как и первый, уже ожидал его здесь. Он повел его в третью комнату, такую же белую, как и две первые, и в которой, как и во всех прочих, стены, пол, потолок, стулья, кресла, столы — словом, все комнатные принадлежности были белого цвета. У камина в больших и широких креслах сидела какая-то большая белая фигура, в белом халате, с белой повязкой на голове и с закрытым белой маской лицом. Белая фигура при входе доктора сделала лакею знак удалиться. Лакей вышел из комнаты и запер за собой дверь.

— Доктор, — сказала тогда белая фигура Изецу, — предупреждаю вас, что я одержима нечистым духом.

Сказав это, она замолчала. Изец стал тогда расспрашивать ее, каким образом дьявол мог в нее вселиться, но на все вопросы доктора высокая белая фигура ничего не отвечала и, как бы ничего не слыша, по причине своей глухоты, занималась тем, что беспрерывно надевала и снимала — одну за другой — шесть пар белых перчаток, положенных возле нее на столе. Странная обстановка всех видимых доктором предметов невольно начала на него действовать: если он что и думал, то разве только то, что был заперт в одной комнате с сумасшедшим. Поэтому им начал овладевать некоторый страх. Этот страх еще более увеличился, когда, бросив взгляд вокруг себя, он увидел развешенные по стенам ружья и пистолеты, которые по своему белому цвету хотя и казались нарисованными на стене, но тем не менее были настоящим оружием.

Впечатление, произведенное на Изеца этим оружием, было так сильно, что он вынужден был сесть, дабы не упасть от страха.

Но наконец он пересилил себя и обратился к белой фигуре со следующими словами:

— Я жду от вас приказаний и прошу вас дать мне их как можно скорее, потому что у меня мало свободного времени!

— Что мне до этого, — отвечала белая фигура, — если я знаю, что за визит вам будет хорошая плата!

На такие слова ничего нельзя было ответить. Поэтому доктор ничего не отвечал и ожидал, что угодно будет белой фигуре приказать ему сделать.

Прошло еще четверть часа и — как прежде — в молчании.

Белая фигура, не перестававшая снимать и надевать себе на руки белые перчатки, сделала наконец новое движение: она дернула за белый шнурок. Раздался звук колокольчика, и два лакея, одетые в белое, тотчас вошли в комнату.

— Подать бинты, — сказала белая фигура вошедшим лакеям.

— Вы хотите пустить себе кровь? — спросил доктор.

— Да. Вы мне выпустите пять фунтов крови. Подобного рода приказание еще более удивило Изеца.

— Кто же вам посоветовал сделать такое кровопускание? — спросил он у белой фигуры.

— Я!.. Исполняйте то, что вам приказывают. Оба лакея находились тут же в комнате: сопротивляться было бесполезно. Изец вынул из кармана футляр с хирургическими инструментами и достал из него ланцет. Так как рука у него очень тряслась, то он нашел лучшим пустить кровь не из руки, а из ноги, ибо отворять кровь из ноги всегда легче.

Лакеи, выйдя из комнаты, почти тотчас же возвратились и принесли все нужные для этой операции препараты. Белая фигура сняла со своей ноги чулок, вязанный из удивительно тонкой белой материи, потом другой, потом третий, и так — до шестого. Когда был снят последний чулок, глазам доктора представилась весьма хорошенькая, маленькая ножка, и он стал догадываться, что имеет дело с женщиной. Он хотел что-то сказать, но белая фигура, грубо протянув ему свою ногу, сказала:

— Начинайте!

Изец сделал кровопускание; однако когда один таз наполнился уже кровью и был подставлен другой, с больным (или с больной — неизвестно) сделался обморок.

Изец хотел было этим воспользоваться, чтобы снять со своего пациента маску и тем самым дать ему возможность свободнее дышать, но находившиеся тут лакеи не позволили этого.

Больного положили на пол, и доктор перевязал ему во время обморока ногу. Через несколько минут белая фигура очнулась и приказала нагреть свою постель, что и было тотчас исполнено. Когда постель была готова и белье в ней нагрето, она подошла к ней и легла. Слуги удалились. Изец остался один со своим пациентом. Он подошел к камину, стал вытирать свой ланцет и, посмотрев нечаянно в зеркало, увидел, что белая фигура встает с постели: она сделала два или три прыжка и стояла уже возле него. На этот раз доктор действительно подумал, что имеет дело с дьяволом, и хотел бежать, но привидение подошло к нему не для того, чтобы его преследовать, а чтобы взять на столе пять экю, отдать их ему и спросить, доволен ли он такой платой.

Изец, думавший только о том, как бы скорее удалиться, отвечал, что он очень доволен.

— Ну так тогда можете убираться! — сказала белая фигура.

Доктор этого только и желал. Он опрометью бросился бежать из дома, где натерпелся столько страха.

В комнате, смежной со спальней, он нашел лакеев, которые вышли проводить его со свечами в руках и которые, обращаясь друг к другу, беспрерывно смеялись.

Изец вышел из терпения, а так как к белой фигуре он чувствовал гораздо больше страха, чем к лакеям, то спросил их, о чем они смеются.

— Разве вы остались недовольны, сударь? — отвечали ему лакеи.

— Но… — возразил доктор.

— Вам хорошо заплатили?

— Да.

— Худого вам ничего не сделали?

— Нет.

— Ну так идите за нами и не говорите ничего… Не о чем толковать.

И лакеи проводили доктора до самой кареты, дабы никто после не мог сказать, что в этом доме ему оказан был невежливый прием.

Изец возвратился к себе домой, решив никому ничего не говорить об этом происшествии. Но на другой день к нему пришли спросить, как он чувствует себя после кровопускания, сделанного им накануне в одном из домов на улице По де Фер. Тогда он рассказал о своем происшествии, которое сделалось вскоре повсюду известным и возбудило много о себе толков и предположений.

Другой случай имел конец более трагический и замечателен тем, что даже сам король принужден был играть в нем некоторую роль.

Дворянин П., отправившись верхом на лошади на прогулку в Вильер-Котеретский лес вместе со своим человеком, был внезапно остановлен в нескольких шагах от проезжей дороги одним молодым человеком, который, имея в руках два пистолета, грозил размозжить ему череп, если он добровольно не отдаст всех денег и других ценностей, которые при себе имеет. Дворянин отдал ему свой кошелек, золотые часы с такой же цепочкой и золотую печатку и думал, что от него освободился, но нет: грабитель отнял еще две лошади (одну

— его, другую — его слуги) и объявил, что теперь они могут делать, что хотят, — продолжать свой путь или возвратиться в город, из которого он сам выехал не более как за полтора часа.

Дворянин П, и его слуга посоветовались между собой о том, куда им теперь идти, и тогда барин вспомнил, что недалеко от того места, где они находились, живет в своем небольшом замке один из его старых приятелей. Этот приятель был храбрый офицер, служивший вместе с дворянином П, в последние годы царствования Людовика XIV. Барин отправился вместе со слугой по тому направлению, где должен был находиться замок его приятеля, и действительно, пройдя четверть лье или даже менее того, увидел то строение, которое искал. Владелец замка оказал ему весьма ласковый и дружеский прием. Дворянин П, рассказал тогда о своем происшествии в Вильер-Котеретском лесу. Его прежний сослуживец, сострадая его несчастью, предложил ему деньги и лошадей, но прежде попросил отужинать с ним.

В то время как два старых приятеля садились за стол, вошел молодой человек. Гость вскрикнул от удивления, ибо в вошедшем он узнал своего грабителя. Но удивление его еще более увеличилось, когда его приятель отрекомендовал ему этого молодого человека как своего сына.

Молодой человек, казалось, не узнал того, кого ограбил. Он вежливо поклонился и ужинал совершенно спокойно.

После ужина гость попросил позволить ему удалиться в свою комнату. Приятель тотчас приказал отвести гостю комнату, в которую явился слуга дворянина П, под предлогом раздеть барина.

Оставшись со своим господином наедине, слуга сказал:

— Ах, барин, куда мы с вами попали?! Ведь здесь вертеп разбойников… Сын-то хозяина дома и есть тот самый, который нас ограбил в лесу!.. Наши лошади стоят в конюшне… Я их узнал.

После того ласкового и дружеского приема, который был ему сделан, дворянин П, ни в чем худом не мог подозревать своего прежнего старого сослуживца, зная его всегдашнюю доброту и честность. Поэтому он сразу догадался, в чем дело: не медля ни одной минуты, он отправился прямо в комнату своего приятеля, которого нашел уже в постели и уснувшим, разбудил его и сказал, что человек, ограбивший его в лесу, был не кто иной, как его сын, что он его узнал по лицу и по приведенным им в свою конюшню лошадям, что он сначала не решался сообщить ему эту страшную новость, но что, наконец, по долгу дружбы и совести счел своей обязанностью высказать ему тайну, которая рано или поздно должна была быть открыта правительством. Отчаяние отца, как можно понять, было так сильно, что он лишился чувств, но вскоре, очнувшись и придя в ожесточение, он соскочил с кровати и бросился в комнату сына, который уже спал или притворялся спящим.

На столе, поставленном возле кровати молодого человека, лежали кошелек, золотые часы и золотая печатка приятеля его отца, а возле них — два пистолета.

Молодой человек, видя, что отец его дотрагивается до тех предметов, которые лежали у него на столе, и догадавшись, что его преступление открыто, хотел бежать. Но в то время как он соскочил с постели, отец схватил пистолет и, когда сын его бросился было бежать к дверям, выстрелил из него. Сын упал, вскрикнул и.., испустил последний дух.

На другой день владелец замка отправился в Версаль и донес обо всем королю.

Король принял во внимание его донос и не назначил за это наказания.

Но событием, которое более двух предыдущих заняло в то время умы парижан, была кончина дьякона Париса и чудеса, будто бы происходившие над его могилой.

Франциск Парис был бедным дьяконом, сыном советника Парижского парламента. Он родился в Париже 30 июня 1690 года и умер 1 мая 1727 года. Парис был известен своим благочестием.

В описываемую нами эпоху важным событием при дворе было то, что королева была беременна, и Франция с беспокойством ожидала ее разрешения от родов.

Однако на этот раз Франция обманулась в своих надеждах — королева разрешилась двумя дочками.

Подобная плодовитость не могла не давать надежд на будущее. Людовик XV, желая иметь сына, служил часто молебны, причащался 8 декабря 1728 года публично со своей августейшей суп ругой, и наконец желание его исполнилось: спустя девять месяцев королева произвела на свет первого дофина.

Такое событие было всеобщей радостью не только для Франции, но и для всей Европы, ибо рождение во Франции наследника престола упрочивало всеобщий мир. Король, принося свою благодарность Богу, присутствовал на молебне в соборе Парижской Богоматери и назначил на другой день после рождения дофина в городской Думе обед, на который были приглашены все принцы крови и знатнейшие особы двора. Кроме того, была вычеканена медаль, изображавшая на лицевой стороне короля и королеву, а на обороте — Землю, сидящую на глобусе и держащую в руках дофина, с надписью внизу: «Vota orbis».

Считаем нелишним заметить здесь, что во время первой беременности королевы в Санкт-Петербурге скончалась Екатерина I, императрица Всероссийская, и Ньютон — в Вестминстере.

Делее: Глава 4. 1729 — 1732 (Возвращение герцога Ришелье во Францию. — Кончина маркизы Ноль, маршала дЮкселя, герцога Вилъруа и Адрианы Лекуврер, — Подробное исследование кончины последней.)